Охотники на людей - Страница 47

Борис терялся в догадках: зачем все это понадобилось? Для чего? Может быть, отобранных пленников казнят? Это, конечно, дорогое удовольствие — пускать в расход ценный живой товар, но с другой стороны… В тресовозках и так уже полно народа. А жажда мести — сильное чувство. Она может и пересилить трезвый расчет. Все-таки победа далась нелегко.

Да уж, нелегко… Нищие хуторяне отбивались отчаянно. А огневая мощь у них, как ни крути, была все же побольше, чем у какого-нибудь кочующего дикого клана. В итоге хэдхантерская группа понесла ощутимые потери. Двенадцать убитых — это уже серьезно. Правда, сколько из них получили тяжелые ранения и были добиты своими, Борис не знал. Да и не интересовался особо. Убитые — и все тут. В основном полегли новобранцы, но досталось и старичкам тоже.

Живых, однако, потери мало печалили. В самом Деле, чего печалиться-то? На охоте — как на охоте. А личные баллы погибших идут в общий котел — на групповой счет.

В общем, хэдхантеры были довольны и не скрывали Радости. Хутор разом решил все проблемы. Транспорты теперь набиты пленниками до отказа. Баллов заработано — уйма. Рейд можно было считать успешным.

Но Борис снова, как и после прошлой охоты, не чувствовал удовлетворения и не разделял всеобщего ликования. Подавленность и раздражительность — вот что он испытывал.

Сейчас было еще сквернее, чем раньше. Еще паршивее было. Словно с каждой охотой на душу налипали новые пласты тяжелой, вязкой, зловонной и едкой грязи, которая изъязвляла саму его суть. Грязь эта никак не желала заскорузнуть и обратиться наконец в непробиваемую защитную броню. Грязь мешала, душила, давила…

Кровила…

Неправильно все было. Все то, в чем он участвовал. И что-то внутри него яростно противилось этому.

Угнетало даже не то, что большую часть их новой добычи составляют такие же, как он, свободные граждане, в одночасье лишенные свободы. Пожалуй, сержант Ухо прав: кто посмотрит на это, когда двуногий товар будет выставлен на продажу. Иное сейчас не давало покоя. Перед глазами стояло лицо мальчишки, зажимавшего рот рукой и изо всех сил боровшегося с кашлем.

Он вздохнул. В прошлый раз была девчонка, выбросившаяся из окна. Теперь — этот пацан.

Да и другие лица тоже всплывали в памяти немым укором. Лица тех, кого он настрелял сам. И в кого помогал стрелять. Чьи скрюченные тела таскал в тресовозку.

Наверное, это и называется совесть. Не очень убедительно копошившаяся поначалу, сейчас она, похоже, просыпалась по-настоящему.

Совесть или запоздавшее раскаяние. Или неуместный гуманизм. Или заторможенное чувство вины. Борис попытался разобраться, что же с ним происходит. Не сумел. И на хрен!

Чем бы это ни было, теперь — можно. Теперь — пусть. Дело-то уже сделано. Трес-транспорты наполнены. И угрызения совести не помешают в охоте. Пока. Ну а потом… Потом совесть можно будет придавить снова. Притоптать. Заткнуть. Забыть. Не обращать внимания. Или привыкнуть к ее настырному голосу. Ведь когда к чему-то привыкаешь, перестаешь это что-то замечать.

Неожиданно для себя Борис обнаружил, что без особой цели бродит вокруг тресовозок. Причем все больше вокруг той, где в клетке для буйных была заперта чернявая. Девочка-балл. Его первый. Двойной, между прочим. Аннулированный, правда, сержантом за ссору с Гвоздем, но это не важно.

Важно, что первый.

Чернявая… Борис остановился. Да, чернявая! Вот в чем дело. Вот В КОМ дело.

Она ведь его предупреждала, что дальше будет хуже. И — пожалуйста — ее прогноз начинает сбываться. А что если и другие ее слова не так уж и бессмысленны?

Не потому ли он подсознательно ищет беседы с ней? Не потому ли забыл о своем решении держаться от пленников подальше? В памяти возникли знакомые черты, горящие злобой глаза дикарки. Эта девица сумела запасть ему в душу…

Борис покосился на темные, забранные решеткой окна тресовозки. За окнами, отходя от паралича, стонали, всхлипывали и шептали проклятия хуторяне. О чем-то негромко переговаривались дикие. Но голоса черня — вой слышно не было.

На этот раз она его не окликала, не пыталась обругать, упрекнуть или выразить свое презрение. Сегодня с ним не пытались заговорить. Может быть, потому, что вокруг полно народу. Может быть, потому, что народу теперь было полно внутри — в трес-транспорте. А может быть, причина крылась в другом. Возможно, чернявая больше не видит смысла устанавливать контакты?

Жаль. У него сейчас такое состояние… Сейчас он не отказался бы пообщаться. Хотя бы потому, что разговоры с этой дикой обладают чудодейственным эффектом: они быстро вправляют мозги. Причем, как ни странно, в нужную сторону. Девчонка, старающаяся его завербовать, действовала лучше любого психолога, помогая разуму возобладать над чувствами.

Или все было наоборот? Или тайком, исподволь, чернявая подтачивала его уверенность в своей правоте и правильности выбранного пути, вселяя в душу смутную тревогу?

Проклятье! Борис тряхнул головой. После этой долбаной охоты на хуторе он чувствовал себя вконец запутавшимся и потерянным. А все потому, что дал волю сопливым чувствам!

«Хлюпики-гуманисты мне не нужны» — так говорил Стольник. Не об этом ли он предупреждал?

— Берест?

Борис вздрогнул. Навстречу из сгущающейся темноты шагнул Стольник. Легок на помине, блин!

— Почему смурной такой, а, охотник? — чуть заметно улыбнулся ему Стольник.

— Да так… — Борис растерялся.

— Чего возле тресовозки ходишь?

Взводный внимательно вглядывался в его лицо.

Даже, пожалуй, слишком внимательно. Слабая улыбка этому не мешала.